|
|
Самое трудное в
познании - это познание самого
себя. Человеку всегда кажется,
что он до деталей знает самого
себя, свои положительные и
отрицательные черты. Любимое его
изречение: его я знаю как себя.
Так ли это на самом деле? Если так,
то почему человек так неохотно
расстается со своими
недостатками. Как научиться
познавать самого себя? Как
научиться воздействовать на
самого себя? Как вырабатывать в
себе волю, научиться рационально,
использовать свои сущностные
силы? Ответы на эти вопросы я
попытаюсь сформулировать в
своем дневнике. Два года тому
назад я написал прескверный
рассказ "Две встречи", а
несколько позже пристрастился
писать стихи. Газетная критика
мои "литературные опусы"
встретила "бурно" и я понял,
что мне необходима литературная
учеба. Так пусть отныне дневник
мой будет своеобразной
литературной формой.
Я, кажется, и впрямь забылся,
мысли мои отгородили меня от
внешнего мира
звуконепроницаемой
перегородкой. Но вот резкое
движение соседа-гитариста, и ...оцепенение
сползло с меня, как сползает
штукатурка со стен старого дома
во время ливня.
Дождь звуков, как по железной
кровле, прошелся по моим нервам.
Но почему исчезло прежнее
раздражение? Ведь тишины я желал,
тишины... К черту тишину? Скорее в
жизнь, в шум, хохот и свист...
Скорее...
В руках у меня небольшая
репродукция с картины Альбера
Марке "Порт Гонфлер". Море
окружает розовато-зеленое тело
пристани с крестообразной
мачтой, увешанной пестрыми
стягами. Рядом с мачтой
примостились домики: один бело-коричневый,
другой розовато- зеленый.
Особняком от мачты и домиков в
углу пристани высится
цилиндрическая сигнальная вышка.
Море спокойно. Темная лодка
лениво скользит по водной ряби,
три парусника выстроились в ряд,
создавая этим перспективу
картины.
Пейзаж незамысловат, написан
размашисто и несколько
символично: зеленые, синевато-серые
линии, резко вычерчивающие
элементы пейзажа, заполнены
аляповатой гаммой красок. Но что
больше всего поражает
воображение, то это почти
физическое ощущение зноя и
первого сильного
порыва предгрозового ветра. В
серой, местами переходящей в
синеву пелене неба замерли две
тучки. Влажный воздух сдавлен
жарой, прижат к пристани. Жара
накалила портовые строения,
расползлась в море желтыми
пятнами. Сквозь плотную толщу
серого воздуха снопом темных
лучей струится зной. Гигантский
крест мачты тихо горит бледным
огнем прижатого зноя. Это
выглядит почти
символично. Душно. Нечем дышать.
Но вот ворвался бурный поток
ветра, скомкал, смял и понес за
собой рваные тучки, натянул
безжизненные паруса лодок,
налетел на порт, разметал жару и
флаги на мачте.
Все в картине до
монументальности просто и в то
же время осязаемо. Вот оно,
искусство средствами искусства
говорить правду.
Всю зиму в
самом центре города, на правом
берегу Оби, близ её впадения в
Иртыш, паровой молот вколачивал
в мерзлый грунт бетонные сваи,
подготавливал основание для
набережной. К началу весны
основные работы были окончены,
оставалось только расчистить
железобетонные надолбы от
ржавого льда и мёрзлого грунта и
залить траншеи цементом…
Иногда воскресенье
существует только для
воскресника…Предутренняя мгла
холодом сковала землю. Большая,
как острога, долбежка звонко
стукнулась о мерзлый грунт,
жалобно зазвенела. Холодно! -
Холодно - подумал хозяин
долбежки и стал с еще боль-
шей силой вгрызаться
в лед. – Холодно - подумали
остальные, и сотня крепких
ударов обрушилась на будущую
набережную. Но вот заголубела
небольшая полоска неба, она все
увеличивалась, поднималась
вверх, постепенно розовея.
Солнце еще не взошло, но первые
бледные лучи его уже разогнали
мрак и растворили в себе
весенние краски. Гамма красок
запестрела на стенах домов, на
мрачных катерах, скованных льдом,
на подернутых серебристым
пушком набухших почках
прибрежных верб.
У передвижной пристани "Чернолучъе",
затянутой ледяным корсетом,
высится темная громадина
буксира "Верный". Маленький
катер, плывший в продолговатой
полынье по Иртышу, вдруг изменил
направление и с силой врезался в
кромку льда, вошел в Обь. С каждым
новым ударом острого стального
днища о лед полынья все больше
расширялась. Еще немного усилий
и "Верный" будет свободным.
Солнце село в зенит и
ослепительно засверкало в
лужицах. Тоненькие ручейки
поползли с бурых пятен
слежавшегося снега. Удар, еще
удар - и серая масса льда уже
отступает от "Верного".
Скворец высунулся из нового,
пахнущего свежей стружкой и
весной скворечника и удивленно
уставился на набережную. Весна
идет неудержимо и бурно. Удар,
еще удар....
Меня
бесцеремонно рассматривало
какое-то маленькое раскрашенное
существо. Черное, узкое, сильно
декольтированное платье
обнажало пятнистую грудь. Пятна
румян и пудры придавали лицу
рельефность. Она стояла в самом
конце зала передвижников в
местном музее у мною любимого
"дьячка" Маковского. Мой
милый "дьячок", он ежился
под чужими взглядами своей седой,
коротко подстриженной головой.
Морщинистая шея обернута рваным,
цветным шарфом, вправленным в
такой же рваный и старый сюртук.
Лицо-
сплошное багрово-лиловое
пятно, глаза мутные,
полуоткрытый рот обнажает
редкие зубы. В левой руке жбан с
прорезью для денег, в правой -
кусочек белого хлеба...
Седая
женщина в очках внимательно
рассматривает картину Левитана
"Осень. Дача": голые деревья
обступили двухэтажный
бревенчатый дом, сад завален
желтыми листьями. Женщина в
очках придвинулась к стоявшему
подле нее одноногому старику на
костылях: - А ведь это наш дом!
Заговорили об Айвазовском.
Я неосторожно намекнул, что у
него очень много "слабых"
работ. Это взорвало ее: - Да
знаете ли Вы, молодой человек,
кто такой Айвазовский! Он
подарил Феодосии водопровод,
железную дорогу и картинную
галерею со своими полотнами. Он
не выстроил монастырь или
церковь, он сделал нужное для
сограждан дело. А Вы говорите "слабые"
вещи.
Мы долго стояли перед картиной
Сведомского "Узница" -
обезумевшая от горя бледная
женщина левой рукой поправляет
каштановые локоны, правой
механически припудривает
заплаканное лицо. В бревенчатой
избе беспорядок, на полу
валяются какие-то вещи, предметы
туалета. Перед иконой молится
старая женщина. В углу сидит
усатый гусар "петровских
времен" с огромной фузеей.
Тупой, безразличный ко всему.
- Мне кажется, что это не "узница",
а "интриганка", - заговорила
моя собеседница. Это, наверное,
Анна Монс, которую Петр I очень
любил и которой приказал
отрубить голову за измену. Я
согласился с ее предположением.
Неожиданно мое внимание
привлек молодой человек в
надвинутой на лоб кепи с
приподнятым воротником пальто.
Он вошел в зал, блуждающим взором
прошелся по полотнам и плотоядно
уставился на "Купальщицу"
Нефф - на камне, выступающим из
воды сидит красивая женщина с
большими глазами. Тело обнажено,
бедра прикрывает прозрачная
ткань. К парню подошло маленькое
раскрашенное существо и
процедило: - Николя!
Сфотографируй меня на фоне "купальщицы".
Электрическая вспышка осветила
узкий тупой
лобик девицы и вдруг
застыдившуюся своей
ослепительной красоты
купальщицу...
1959. ОМСК
|
|
